— Обещаю, — произнес Сарвант.
Он легко дал это обещание, ведь настоятель не просил прекратить попытки обращения в новую веру. Он только просил не повторять того, что произошло позавчера. А позавчера он не делал попытки. С этого момента придется быть хитрым, как лис, и коварным, как змея.
Но уже через пять минут он начисто позабыл о своем решении.
Он увидел, как высокий красавец, аристократ, судя по манерам и дорогой одежде, приблизился к Арве. Она улыбнулась ему, встала и повела к домику.
Все решила ее улыбка.
Никогда раньше она не улыбалась мужчинам, делавшим ей гнусное предложение. Обычно лицо ее было бесстрастным, будто высеченным из мрамора. Сейчас же, увидев ее улыбку, Сарвант почувствовал, как что-то в нем пробудилось. Это возникло в чреслах, поднялось к груди, прокатилось по горлу, прервав дыхание. Это наполнило его мозг и там взорвалось. Вокруг сгустилась тьма, и он перестал что-либо слышать.
Он не знал, долго ли был в трансе, но когда чувства вернулись к нему, обнаружил, что стоит перед жрецом-медиком.
— Нагнитесь, чтобы я мог сделать массаж предстательной железы и взять пробу, — попросил жрец.
Нефи автоматически повиновался. Пока жрец рассматривал пробу в микроскоп, он стоял, окаменев, словно глыба льда. Внутри у него пылал настоящий пожар. Он был переполнен такой неистовой радостью, какой не знал никогда прежде, знал, что собирается сделать, и не противился этому. В это мгновенье он готов был бросить вызов любому существу или божеству, которое пыталось бы его остановить.
Выбежав через несколько минут от медика, он решительно подошел к Арве, которая только что вышла из киоска и собиралась сесть у колонны.
— Я хочу, чтобы ты пошла со мною! — произнес он громко и отчетливо.
— Куда? — спросила она, но все поняла, увидев выражение его лица.
— А что ты говорил обо мне позавчера? — спросила она с презрением.
— То было позавчера.
Он взял ее за руку и потянул к киоску. Она не сопротивлялась, но когда они очутились внутри киоска и он задернул занавеску, заявила:
— Теперь я знаю! Ты решил принести себя в жертву Богине! — Она отшвырнула балахон и восторженно улыбнулась, глядя при этом не на него, а куда-то выше. — Великая Богиня, благодарю тебя за то, что ты именно меня выбрала орудием, которое обратит этого человека в истинную веру!
— Нет! — прохрипел Сарвант. — Не говори так! Я не верю в твоих идолов. Я только… Помоги мне, Боже… Я только хочу тебя! Я не в состоянии спокойно стоять, когда ты уходишь с любым мужчиной, стоит ему только попросить. Арва, я люблю тебя!
Какое-то мгновенье она с ужасом смотрела на него, затем нагнулась, подняла свой балахон и выставила его перед собой, словно щит.
— Ты думаешь, что я позволю осквернить себя твоим прикосновением? Язычник! И это под святой-то крышей!
Она поднялась, чтобы выйти. Сарвант набросился на нее и развернул лицом к себе. Арва хотела было закричать, но он заткнул ей рот краем балахона. Оставшуюся часть балахона он обмотал вокруг ее головы, толкнул женщину на кровать и навалился на нее.
Она корчилась и извивалась, пытаясь высвободиться из мертвой хватки, но Сарвант держал ее так крепко, что пальцы глубоко впились в ее тело. Она пыталась сжать колени вместе, но он обрушился на нее, дико работая бедрами. Это взломало замок ее ног.
Тогда Арва стала отползать на спине назад, извиваясь по змеиному, но голова ее уперлась в стенку, и она прекратила сопротивление.
Сарвант застонал и обхватил руками ее спину, прижимаясь лицом к балахону, покрывающему ее лицо. Он искал ее губы, но там, где был заткнут рот, материя одежды была двойной толщины, и он ничего не ощущал.
Мелькнула в его мозгу искра благоразумия, мысль о том, что он всегда ненавидел жестокость и насилие, а вот теперь сам сотворил такое над женщиной, которую любил. И что было гораздо хуже — за последние десять дней она добровольно отдалась доброй сотне мужчин, которым была абсолютно безразлична, которые просто желали выплеснуть на нее свою похоть, а вот ему сопротивляется, словно древнеримская дева-мученица, отданная во власть императора-язычника! Это было бессмысленно, непостижимо!
Он вскрикнул от неожиданного высвобождения того, что копилось в нем восемьсот лет.
Он не сознавал того, что кричит. Он совершенно не воспринимал окружающего. Он был не в состоянии постигнуть происходящее и тогда, когда в домик ворвались настоятель и жрец, и Арва, всхлипывая, рассказала о насилии. Нефи только тогда понял, что происходит, когда храм запрудила толпа разъяренных мужчин и кто-то притащил веревку.
Но уже было слишком поздно.
Слишком поздно пробовать объяснить им свои побуждения. Слишком поздно, даже если бы они были в состоянии понять, о чем он говорит. Слишком поздно, даже если бы его не повалили и не били ногами до тех пор, пока не выбили все зубы, а губы не распухли так, что он вообще уже не мог ничего сказать.
Настоятель попытался было вмешаться, но толпа отпихнула его в сторону и вытащила Сарванта на улицу. Здесь его волокли за ноги, голова больно билась о цемент, и так было до самой площади, где стояла виселица в форме отвратительной богини-старухи Альбы, погубительницы Духа Человеческого. Ее стальные руки, окрашенные мертвенно-белой краской, простирались так, будто она хотела схватить и задушить каждого, кто проходит мимо.
Веревку перебросили через одну из рук, а конец завязали вокруг запястья. Из какого-то дома поблизости притащили стол и поставили под веревкой. Миссионера-насильника подняли на стол и связали руки за спиной. Двое мужчин крепко держали его, пока третий набрасывал на шею петлю.