Одиссея Грина - Страница 179

К оглавлению

179

Мама со злостью кричит на Вильгельма, и они пропадают. Чиб выключает фидо. Черт с ним, с завтраком, он поест позднее. Его последняя картина для Фестиваля должна быть закончена к полудню. Он давит на клавишу, и пустая комната-овоид открывается там и тут, появляются рисовальные принадлежности, словно дары электронных богов. Зевксис хлопнулся бы в обморок, а Ван Гог был бы просто потрясен, доведись им увидеть холст, палитру и кисть, которыми пользуется Чиб.

Процесс создания картины включает в себя сплетение разнообразных форм из тысяч проволочек на различной глубине. Проволочки так тонки, что видны только через увеличительное стекло, а гнут их специальными маленькими щипчиками. Отсюда очки на носу и длинные паутинки в руках на первой стадии работы. После сотен часов медленного и кропотливого труда — любимого — все проволочки поставлены на место.

Чиб снимает очки, чтобы оценить результат. Затем он берет краскораспылитель, чтобы покрыть проволочки красками желаемых цветов и оттенков. Краска сохнет всего несколько минут. Чиб подключает холст к источнику питания и нажимает кнопку, пропуская через проволочки слабый ток. Свечение сквозь краску, лилипутские взрывы, и все подергивается синим дымком.

От этого на разных уровнях в краске появляются раковины, одна позади другой. У раковин различная ширина, но все они так узки, что свет скользит сквозь верхнюю раковину во внутреннюю, когда картину поворачивают. Внутренние стороны раковин — это рефлекторы, концентрирующие свет, поэтому скрытые изображения выходят даже более отчетливыми.

На выставке картину ставят на колеблющийся пьедестал, и тот поворачивает ее на двенадцать градусов то вправо, то влево.

Звонок фидо. Чиб, ругнувшись, подумывает о том, что надо бы его отключить. Впрочем, это не интерком, не мамаша-истеричка. Пока, во всяком случае. Но она скоро позовет его, когда продуется в покер.

— Сезам, откройся!

Воспой, о муза, дядю Сэма

Дедушка пишет в своих «Отдельных высказываниях»:


Через двадцать пять лет после того, как я убежал с двадцатью миллиардами долларов и затем, как все полагают, скончался от сердечного приступа, Фалько Эксипитер снова сел мне на хвост. Детектив из ФБР, он назвал себя Сокол Ястреб, когда выбирал профессию. Что за эгоист! Да, он зорок и неутомим, как все стервятники, и я дрожал бы от страха, не будь я слишком стар, чтобы бояться за свое бренное существование. Кто развязал шнурки и разворошил мой комбинезон? Как он уловил старый, выветрившийся запах?


Лицо Эксипитера — это лицо летучего хищника, страдающего манией подозрительности, старающегося с воздуха увидеть все, вглядывающегося даже в собственное гнездо, чтобы убедиться, что ни одна утка не нашла там себе убежища. Блеклые голубые глаза кидают взгляды, подобные ножам, которые выскакивают из рукава рубашки и летят в жертву, посылаемые неуловимым движением кисти. Они сканируют все с шерлокхолмсовской цепкостью, фиксируя и важные детали, и мелкие. Его голова поворачивается из стороны в сторону, уши стоят торчком, ноздри раздуваются: радар, сонар и одор.

— Мистер Виннеган, я извиняюсь за ранний визит. Я поднял вас с постели?

— Вы сами видите, что нет! — говорит Чиб. — И не надо представляться. Я знаю вас. Вы уже три дня ходите за мной, словно тень.

Эксипитер не краснеет. Мастерски владея лицом, он загоняет всю краску в кишки, где ее никто не может заметить.

— Если вы знаете меня, то, наверное, догадываетесь, зачем я хочу поговорить с вами…

— Я должен настолько удивиться, чтобы отвечать вам?

— Мистер Виннеган, я хотел бы поговорить с вами о вашем прапрадедушке.

— Он умер двадцать пять лет назад! — кричит Чиб. — Забудьте о нем и не отвлекайте меня. И не надейтесь получить ордер. Ни один судья не выдаст его вам. Мой дом — моя репа… Я хочу сказать, крепость.

Он думает о Маме и о том, во что превратится этот день, если он не смотается отсюда поскорее. Но он должен закончить картину.

— Убирайтесь, Эксипитер, — говорит Чиб. — Я подумаю, не доложить ли о вас в БПНР. Я уверен, что под своей дурацкой шляпой вы прячете фидо.

Лицо Эксипитера ровно и неподвижно, словно алебастровое изображение Гора с соколиной головой. Он явно кичится своей невозмутимостью. Все выпады такого рода он пропускает мимо ушей.

— Очень хорошо, мистер Виннеган. Но вы так легко от меня не отделаетесь. После всего…

— Убирайтесь!

Интерком свистит трижды. Три раза — это дедушка.

— Я подслушивал, — говорит стодвадцатилетний голос, глухой и глубокий, словно эхо в пирамиде фараона. — Я хочу повидаться с тобой до того, как ты уйдешь. Если, конечно, ты уделишь старому сумасброду несколько минуток.

— Конечно, дедушка, — говорит Чиб, думая о том, как же он любит старика. — Тебе нужна пища?

— И для ума тоже.

День. День молитвы. Сумерки богов. Армагеддон. Вещи замыкаются в себе. Пан или пропал. Грудь в крестах или голова в кустах. Все это и еще больше. Что-то принесет этот день?

«Больное солнце скользнуло в нарывающее горло ночи»
(Омар Руник)

Чиб подходит к выпуклой двери, которая откатывается в промежуток между стенами. Фокус дома — овальная гостиная. В первом квадранте, если идти по часовой стрелке, находится кухня, отделенная от гостиной ширмой шестиметровой высоты. Чиб разрисовал ее на манер усыпальниц фараонов, что показывает его отношение к современной пище. Семь гладких колонн вокруг гостиной отмечают границу между комнатой и коридором. Меж колоннами размещены совсем уж высоченные ширмы, разрисованные Чибом в период его увлечения индейской мифологией.

179